Мы ставим точки над I
ОСНОВАНА В АВГУСТЕ 2000 года
Читать газету
Общество | Society
Алексей СЕМЁНОВ 15 октября 2019, 22:30
Тесной связи с Псковом у Льва Толстого не было. Но если почитать письма и дневники писателя, то имён жителей Псковской губернии там обнаружится немало. В основном, это ответы на письма, которые слали Толстому со всего мира. У Толстого спрашивали советов, просили деньги, книги… Среди них были и жители Псковской губернии: Сиксне, Ладинский, Голощёкин, Саранов, Парвов, Шторх, Карзов, Гучинская…
Юный А. Ладинский, например, спрашивал графа Толстого, куда поступить по окончании гимназии. Последний секретарь Толстого Валентин Булгаков отослал Ладинскому в Псков письмо Льва Толстого «Об образовании». Фамилия «Ладинский» слишком знакомая, чтобы не подумать об уроженце села Скугры Порховского уезда Псковской губернии - будущем писателе и офицере-деникинце Антонине Ладинском, авторе многочисленных исторических романов «Ярославна – королева Франции», «Голубь над Понтом», «Когда пал Херсонес» и других.
Городской судья из Порхова Пётр Парвов спрашивал: можно ли как-нибудь совместить обязанности судьи с христианскими заповедями?
«Меня очень порадовало ваше признание разумности, важности и приложимости к жизни учения Христа, - ответил Лев Толстой в письме в Порхов 30 января 1907 года. - Уверен, что чем дальше и точнее вы будете руководствоваться этим учением, тем истинность его будет для вас несомненнее и приложимость его к жизни легче и легче. На поставленный вами вопрос ответить можете вы только сами. То, что судить и тем более наказывать наших братьев мы не имеем никакого права, так же как и то, что не имеем права брать деньги, собираемые с рабочего народа, вы знаете так же хорошо, как и я знаю, что жить в доме в 15 комнат и пользоваться услугой людей, вынужденных к этому нуждой, [нехорошо], но я живу в этих условиях вследствие многих сложных причин, хотя никогда не забываю, что жить так дурно, стыжусь такой жизни и стараюсь чем-нибудь искуплять её, пока не могу избавиться от нее. Думаю, что в таком же положении и вы и что решение вопроса: как вам жить, зависит только от вас одного, знающего те условия соблазнов, в к[отор]ых вы находитесь, и знающего свои духовные силы…»
Псковский крестьянин-латыш Рудольф Сиксне обратился к Толстому потому, что брат Сиксне Карл тоже когда-то переписывался с писателем. Толстой называет Рудольфа «Сиксне-братом». Карл Петрович умер в тюрьме в 1908 году, а его брат Рудольф писал о влиянии учения Толстого на бывших баптистов и просил прислать книги и статьи «Не могу молчать», «Ответ Синоду». Толстой распорядился: «Ответить и послать всё, что можно».
Пскович Гавриил Саранов в письме рассказывал Толстому, что после смерти брата сошёлся без обряда венчания с его вдовой. Чувствуя свой грех, он просил у Толстого совета, как ему поступить: «Достигнуть законного обряда или порвать узы?»
Некто М.А. Шторх из Острова Псковской губернии в письме попросил Льва Толстого взаймы 29 рублей, а П.М. Карзов из Торопца Псковской губернии хотел, чтобы ему выслали «Критику догматического богословия». У псковички В.П. Гучинской, вдовы полковника, тоже имелась просьба. Она просила писателя внести плату за учение её сыновей… И так далее. Толстой был не просто популярный писатель (впрочем, к началу ХХ века не такой уж и популярный). Толстой в глазах обращавшихся к нему был кем-то вроде вождя и учителя. А заодно ещё и большого начальника. Но не чиновника, а независимого начальника.
Лев Толстой
Писателей было много, а Толстой - один. Он так и остался один – несмотря на несколько писателей-однофамильцев. И дело не только в литературном таланте. Лев Толстой далеко вышел за пределы литературы. Он в глазах многих превратился в какую-то самостоятельную инстанцию, заменяющую государство и церковь. От него ждали высказываний, утешения, помощи, в том числе материальной.
И единомышленники его, и многочисленные враги видели в нём не только автора известных романов. Он был человеком, к которому прислушиваются. Сверяют с ним свои взгляды. Для одних Толстой оставался моральным авторитетом, а для других – величайшим злодеем. Да, злодеем, но величайшим.
Его называли «искоренителем религии и брачных союзов». (А.Семёнов. Мучительный выбор // «ПГ», №17 (589) от 02 мая-08 мая 2012). Ему угрожали жестокой расправой. Изобретали способы изощрённого убийства «Толстого-сатаниста». По словам Иоанна Кронштадтского, «Толстой хочет обратить в дикарей и безбожников всех: и детей и простой народ, ибо и сам сделался совершенным дикарём». Многие верили и удивлялись: почему он ещё жив?
Однако те, кто не считал Толстого дикарём, тоже имели к нему претензии. Его упрекали, что он не высказался по тому или иному поводу. Считалось, что Толстому по статусу положено отзываться на всякое заметное событие. Чтобы ни происходило, у части российского общества возникал неизбежный вопрос: «А что по этому поводу думает Лев Толстой?» Подробнее об этом читайте в «ПГ» в двух частях статьи «Мучительный выбор».
В статье «Исследование догматического богословия» Толстой написал: «Православная церковь! Я теперь с этим словом не могу уже соединить никакого другого понятия, как несколько нестриженных людей, очень самоуверенных, заблудших и малообразованных, в шелку и бархате, с панагиями бриллиантовыми, называемых архиереями и митрополитами, и тысячи других нестриженных людей, находящихся в самой дикой, рабской покорности у этих десятков, занятых тем, чтобы под видом совершения каких-то таинств обманывать и обирать народ».
Не трудно догадаться, как реагировала на такие высказывания официальная церковь, особенно её черносотенное крыло.
Но и представителей противоположного лагеря Толстой раздражал или возмущал. Позднее это вылилось в целые исследования на тему «антисемитизм Толстого».
Характерный пример – история кишинёвского погрома. От Толстого ждали какой-то немедленной публичной реакции, а когда не дождались, то отправили ему письмо. Его написали еврейский публицист Файвель Меер Гец и писатель Шолом-Алейхем. Они хотели, чтобы «совесть России» публично осудил черносотенный погром.
«Но неужели не раздастся Ваш мощный голос теперь, когда позор и беда постигли нашу общую родину, и, больше всех они коснулись нас, несчастных евреев?! – спрашивал Толстого находящийся в США Шолом-Алейхем. - 6 миллионов евреев в России и около миллиона моих братьев в Америке ждут от Вас хотя бы слова утешения... Мы ждём его».
«Совесть России» объяснил своё молчание очень скоро - 27 апреля 1903 года в письме зубному врачу из Елисаветграда Эммануилу Линецкому. Толстого до сих пор упрекают, что он тогда промолчал. Однако еврейский погром в Кишинёве случился 6 (19) -7 (20) апреля 1903 года. Так что молчание Толстого длилось недолго. В том письме Линецкому он объяснился: «Все пишущие так же, как и Вы, требуют от меня, чтобы я высказал своё мнение о кишинёвском событии. Мне кажется, что в этих обращениях ко мне есть какое-то недоразумение. Предполагается, что мой голос имеет вес, и поэтому от меня требуют высказывания моего мнения о таком важном и cложном по своим причинам событии, как злодейство, совершенное в Кишинёве. Недоразумение состоит в том, что от меня требуется деятельность публициста, тoгда как я человек, весь занятый одним очень определённым вопросом, не имеющим ничего общего с современными событиями: именно вопросом религиозным и его приложением к жизни...»
Критиков Толстого это не устроило. Он ведь часто высказывался не только по религиозным вопросам, но и по поводу сельского хозяйства, просвещения и образования, политики…
Лев Толстой
И всё же мы знаем, что думал по поводу кишинёвского погрома Толстой - из того самого апрельского письма Линецкому, из второй его части. Толстой пространно пояснил своё отношение к произошедшему, а то его самого стали записывать чуть ли не в погромщики. «Что же касается моего отношения к евреям и к ужасному кишинёвскому событию, то оно, казалось бы, дoлжно быть ясно всем тем, кто интересовался моим мировоззрением, - писал Толстой. - Ещё не зная всех ужасных подробностей, которые теперь стали известны потом, я по первому газетному сообщению понял весь ужас совершившегося и испытал тяжёлое смешанное чувство жалости к невинным жертвам зверства толпы, недоумения перед озверением этих людей, будто бы христиан, чувство отвращения и омерзения к тем так называемым образованным людям, которые возбуждали толпу и сочувствовали ее делам и, главное, ужаса перед настоящим виновником всего, нашим правительством со своим одуряющим и фанатизирующим людей духовенством и со своей разбойничьей шайкой чиновников. Кишинёвское злодейство есть только прямое последствие проповеди лжи и насилия, которая с таким напряжением и упорством ведется русским правительством».
Можно только догадываться, что же временами сдерживало Льва Толстого, когда речь заходила о «еврейском вопросе». Думаю, что всё дело в иудаизме. Неправильно считать, что Лев Толстой критически относился только к официальному православию, за что его грозились предать анафеме (но так и не предали). «Я жалею о стеснениях, которым подвергаются евреи, считаю их не только несправедливыми и жестокими, но и безумными, но предмет этот не занимает меня исключительно, - объяснялся Толстой в письме Линецкому... - Есть много предметов более волнующих меня, чем этот».
Это нормально, когда мыслителя такого масштаба критикуют с разных сторон. Это означает, что он ничей. Ни в один лагерь не вписывается. Он сам по себе. Черносотенцы и сионисты этого понять не хотели. Им нужен был Толстой-союзник, но это оказалось невозможным. Для того чтобы сделаться таким союзником, надо было для начала стать меньше, чем Толстой. Укоротить свои мысли, чувства…
Толстой читал не только письма Геца, но и его книги. Возможно, как раз по этой причине он без привычной страсти реагировал на призывы Геца и Шолом-Алейхема. В дневнике Толстого имеется запись, появившаяся после прочтения книг Геца «Религиозный вопрос у русских евреев», «О характере и значении еврейской этики» и «Что такое еврейство». Толстой записал в своём дневнике: «Какое отвратительное имярекфильство. Я сочувствовал евреям, прочтя это - стали противны».
И всё же Линецкий вырвал у Толстого признание: «Думаю я о еврейском вопросе то... что нравственное учение евреев и практика их жизни стоит, без сравнения, выше нравственного учения и практики жизни нашего quasi-христианского общества». Это не столько похвала еврейскому учению, сколько осуждение квази-христианского общества.
Страница рукописи Льва Толстого "Война и мир"
По сути, нравственное учение Толстого, если его выразить несколькими словами, построено на том, что христианство в России получилось поддельным. Форма сохраняется, а содержание выхолощено.
Толстой искал в православии христианство. Поиски шли мучительно.
А Шолом-Алейхем Толстого так и не простил. В некрологе после смерти Толстого он написал: «Непосредственно Лев Толстой не сделал для евреев почти ничего или ровно ничего, если сопоставить то, что он сделал, с тем, что мог сделать. Если бы мы должны были ценить в Льве Толстом поборника еврейского равноправия, то мы бы спокойно могли бы сказать, что в его лице русское еврейство потеряло немного».
Умер, и чёрт с ним.
Отношение к революции у Толстого тоже было не очень типичное. Одни ждали от Толстого исключительно гневных проклятий в адрес правительства. Другие хотели видеть его чуть ли не на московских баррикадах. Но вместо этого «теневой русский царь» написал «Обращение к русским людям, к правительству, революционерам и народу». В советское время такое обращение никто бы не решился цитировать в полной мере. Но и в царское время оно было абсолютной крамолой. От Толстого досталось всем. «Вы боретесь с революционерами хитростями, изворотами и, хуже всего, такими же и даже худшими жестокостями, какие против вас употребляют они, - обращался Толстой вкправительству. - Но из двух борющихся сторон побеждает всегда не та, которая изворотливее, хитрее или злее и жесточе, а та, которая ближе к той цели, к которой движется человечество». Нет, со времён написания романа «Война и мир» взгляды Толстого на политическое развитие не изменились. Роль личности в истории он преуменьшал.
А вот что Толстой думал о революционерах: «Вы, революционеры всех оттенков и наименований, считаете существующую власть вредной и различными способами - устройством разрешённых и неразрешённых правительством собраний, составлением проектов, печатанием статей, произнесением речей, стачками, забастовками, демонстрациями и, в конце концов, как естественное и неизбежное последствие - основа всех этих действий, - убийствами, казнями, вооруженными восстаниями, хотите и стараетесь заменить существующую власть другою, новою».
Лев Толстой
Толстого и самого иногда называли революционером, более того, «отцом русской революции». Дескать, «Он расшатывал трон так, как ни одна партийная ячейка его не расшатывала».
Это было несправедливо, потому что Толстой никогда не желал потрясений. Его стихией был мир, а не война. Скорее, трон расшатывали те, кто на нём сидел, а заодно ещё и те, кто во имя «угнетённого народа» желал сам на этот трон вскарабкаться. Вот к этим, вторым, Толстой и обращался: «Убиты тысячи людей, приведены в отчаяние, озлоблены, озверены все русские люди. И всё это ради чего? Всё это ради того, что среди небольшой кучки людей, едва ли одной десятитысячной всего народа, некоторые люди решили, что для самого лучшего устройства русского государства нужно продолжение той думы, которая заседала последнее время, другие, что нужна другая дума с общей, тайной, равной и т. д., третьи, что нужна республика, четвертые - не простая, а социалистическая республика. И ради этого вы возбуждаете междоусобную войну».
Однако мир Толстого не укладывался в привычные рамки. Революционером его называли не только из-за высказываний о православной церкви. Он критиковал государственное устройство, при котором власть часто получает человек циничный, лживый, бессердечный, глупый. Отсюда и высказывания Толстого: «Правительства – суть не только ненужные, но зловредные и в высшей степени безнравственные учреждения, в которых честный и уважающий себя человек не может и не должен участвовать…» и «Государственные правители всегда стремятся привлечь наибольшее количество граждан к наибольшему участию во всех совершаемых ими и необходимых для них преступлений».
Что ж, преступлений на всех хватит.
По нынешним временам, Толстого бесспорно причислили бы к экстремистам. Ему бы быстро нашли место в списке Росфинмониторинга где-нибудь между двумя северокавказскими боевиками-«хаджи-муратами». «Армия есть не что иное, как собрание дисциплинированных убийц»,- написал Лев Толстой в 1900 году в статье «Рабство нынешнего времени». Или вот ещё «Вы делаете много такого дурного, что они не делают: растрату народных богатств, приготовления к войнам и сами войны, покорение и угнетение чужих народов и многое другое». Это он о российском правительстве. Цитировать можно долго.
В чём только Толстого не упрекали. Но самым главным критиком был он сам, когда разочаровался в своих главных произведениях – романах «Война и мир» и «Анна Каренина».
В своё время Иван Тургенев написал о только что вышедшем романе «Война и мир»: «…я должен признаться, что этот роман мне кажется положительно плох, скучен и неудачен». Основные претензии Тургенев высказывал по поводу «маленьких штучек, хитро подмеченных и вычурно высказанных». Вскоре Тургенев пересмотрел своё отношение к роману, написав Афанасию Фету: «...ничего лучшего у нас никогда не было написано никем». Но и Толстой пересмотрел. Уже через несколько лет после выхода романа - в январе 1871 года он написал тому же Фету: «Как я счастлив... что писать дребедени многословной вроде „Войны“ я больше никогда не стану». Толстой перестал ценить так называемую художественность – не только выдуманную литературу, но и невыдуманную, но написанную вычурно, «с претензией». Чужую или свою. Это проявлялось в оценке разных книг, которые до него доходили. Как-то Бернард Шоу прислал ему свою книгу «Человек и сверхчеловек». В 1908 году Толстой ему ответил: «В Вашей книге я вижу желание удивить, поразить читателя своей большой эрудицией, талантом и умом. А между тем всё это не только не нужно для разрешения тех вопросов, которых вы касаетесь, но очень часто отвлекает внимание читателя от сущности предмета, привлекая его блеском изложения».
Так называемый блеск изложения Толстого отвращал. В нём чувствовалось самолюбование автора. Он искал простоты не только в одежде и образе жизни, но и в литературе.
Лев Толстой
В романе «Война и мир» 559 персонажей. Но есть в нём и ещё один персонаж – 560-й. Это сам автор. И он в этом романе почти тот же, что в своих поздних публицистических произведениях. Толстой как бывший военный, участник обороны Севастополя, прекрасно знал цену войны. В «Войне и мире» сказано: «Если цель европейских войн начàла нынешнего столетия состояла в величии России, то эта цель могла быть достигнута без всех предшествовавших войн и без нашествия. Если цель - величие Франции, то эта цель могла быть достигнута и без революции и без империи. Если цель - распространение идей, то книгопечатание исполнило бы это гораздо лучше, чем солдаты. Если цель - прогресс цивилизации, то весьма легко предположить, что, кроме истребления людей и их богатств, есть другие более целесообразные пути для распространения цивилизации».
Такой Толстой оказался мало кому нужен. Пацифист. Почти изменник.
Когда-то, ещё в семидесятые годы, в Пскове улицу Толстого прозвали «Львуха». С некоторых пор на углу Толстого и Металлистов в Пскове существует некое заведение с тем же вульгарным названием – «Львуха». Вывеска – официальная. Видна издалека.
Время от времени как раз под этой вывеской происходят безобразные пьяные сцены. Вскоре появляется полиция – благо она располагается неподалёку. Всё это выглядит как издевательство над Львом Толстым – непримиримым борцом с пьянством, автором статьи 1888 года «Пора опомниться!». Она заканчивается словами: «Если сцепились рука с рукой люди пьющие и торгующие вином и наступают на других людей и хотят споить весь мир, то пора и людям разумным понять, что и им надо схватиться рука с рукой и бороться со злом, чтобы их и их детей не споили заблудшие люди. Пора опомниться!»
Лев Толстой
Толстого всё время спрашивали о совместимости христианства с какими-нибудь важными занятиями. Про совместимость христианства с судебными делами он ответил судье из Порхова. А вот что он ответил фельдфебелю в отставке Михаилу Шалагинову из Пермской губернии, в 1898 году поинтересовавшемуся у Толстого, совместимо ли христианское учение с военной службой и войной? Оно вошло в 90-томник Толстого как «Письмо фельдфебелю». Звучит необычайно современно:
«Правительству и всем тем лицам высших сословий, примыкающих к правительству и живущим чужими трудами, нужно иметь средство для властвования над рабочим народом; средство для этого есть войско. Защита от внешних врагов - только отговорка. Немецкое правительство пугает свой народ русскими и французами, французское - пугает свой народ немцами, русское правительство пугает свой - французами и немцами, и так все правительства; а ни немцы, ни русские, ни французы не только не желают воевать с соседями и другими народами, а, живя с ними в мире, пуще всего на свете боятся войны… В сущности же война только неизбежное последствие существования войск; войска же нужны правительствам только для властвования над своим рабочим народом».
Если бы при Льве Толстом существовало телевидение, то ему бы от «гостей в студии» доставалось бы больше всего. А какой-нибудь человек, похожий на толстовского правнука Петра Толстого с экрана цитировал бы Иоанна Кронштадтского и убеждал зрителей, что «национал-предателю» не место на русской земле.
.jpg)
