Носорог

«Леонт. Мой милый мальчик! Сын мой! Кровь моя! —
Могла ль она? Могла ли эта самка?..
О ревность, как впиваешься ты в сердце!
Немыслимое делаешь возможным
И явью — сон. Откуда власть твоя?
Мелькнувший призрак одеваешь плотью —
И человек погублен. И ничто,
Преобразившись в нечто, существует,
И мозг отравлен, ум ожесточён».

Уильям Шекспир, «Зимняя сказка»

Пьеса Бернара-Мари Кольтеса «Роберто Зукко», поставленная на сцене российского театра, – идеальное событие, способное вызвать бурные эмоции. Для половины зрителей это будут отрицательные эмоции. И не только потому, что главный герой пьесы последовательно убивает отца, мать, полицейского и ребёнка. У псковских зрителей возникли претензии к стилистике пьесы французского драматурга – невзирая на то, что пьесу Бернара-Мари Кольтеса лет двадцать пять назад называли «лучшей французской пьесой десятилетия». Хотелось бы почитать «худшую французскую пьесу десятилетия».

Сцена из спектакля «Роберто Зукко». Фото: Андрей Кокшаров

«Как маленький подлый микроб засел у меня в сердце»

Французский режиссёр Ришар Брюнель, поставивший спектакль на псковской сцене, утверждает, что постарался «сохранить дух оригинальной литературы». Нет причин ему не верить. Хотя перевод Натальи Санниковой всё-таки насыщен ненормативной лексикой, а в спектакле Псковского академического театра драмы имени А. С. Пушкина много грубостей, но совсем уж ненормативная лексика не звучит. Тем не менее дух пьесы Ришар Брюнель действительно передал. Серийный убийца, обстановка публичного дома, муторная атмосфера семьи во главе с отцом-алкоголиком (Сергей Попков)...

Режиссёру через прессу даже пришлось предупреждать: «Я не восхищаюсь убийцей, я восхищён тем, как Кольтес рассказывает историю убийцы».

Если бы не предупреждение, кто-то мог бы сдуру подумать, что режиссёр восхищается. Точнее, любуется. Обнажает и любуется.

Восторг Ришара Брюнеля разделить трудно. Пьеса Кольтеса, во всяком случае, её русский перевод, вызывает много вопросов. И главный из них: почему герои разговаривают таким языком?

В самом начале Второй охранник (Владимир Свекольников) во время обхода тюрьмы говорит Первому охраннику (Роман Сердюков): «На самом деле мы сейчас должны были бы вслушиваться в музыку нашего внутреннего мира и созерцать наши внутренние пейзажи…»

На такой язык то и дело переходят многие другие герои пьесы. Мать Зукко (Надежда Чепайкина) за минуту до того, как Роберто Зукко (Камиль Иблеев) её нежно задушит, вдруг витиевато говорит: «Как ты сбился с пути, Роберто? Кто повалил дерево у тебя на дороге, чтобы ты свернул прямо в пропасть? Роберто, Роберто, никто не будет чинить машину, упавшую со скалы. Никто не подумает ставить обратно поезд, сошедший с рельсов. Его бросят и забудут. Я тебя забуду, Роберто, я тебя забыла». Когда слышишь такое, то кажется, что невольно принимаешь участие в сомнительной литературной игре. В неё включается инспектор полиции (его тоже играет Владимир Свекольников). За минуту до того, как его убьют, инспектор, выходя из борделя, выдаёт такую тираду: «И, в конце концов, всегда нахожу какой-нибудь не стоящий внимания пустяк, который сначала даже не заметил, а он, как маленький подлый микроб, засел у меня в сердце и выворачивает его наизнанку».

Так люди не говорят даже во Франции. Но так, конечно, может написать литератор, для которого все эти герои – не люди, а функции. И тогда неудивительно, что персонаж, обозначенный в программке как Безумная шлюха (Ксения Тишкова), прибегает к хозяйке борделя (её, надев парик, тоже играет Надежда Чепайкина) и, выпучив глаза, быстро-быстро пересказывает сцену умерщвления: «Инспектор застывает на месте. Так и не обернувшись. Качает головой, тихо-тихо, будто все его глубокие раздумья разрешились…»

Автор явно издевается.

«Человеческий самец – самое отвратительное животное»

Умершего от СПИДа Бернара-Мари Кольтеса, напоследок написавшего пьесу «Роберто Зукко», трудно причислить к тем, кто обожал человечество. Судя по всему, он вымещал злобу на том мире, который ему суждено было в скором времени покинуть досрочно. По этой причине он описывал этот мир в самых чёрных красках. Мир, в котором Брат (Денис Золотарёв) продаёт Сестру (Юлия Советникова) в публичный дом. Мир, в котором живут исключительно жалкие или просто мерзкие люди. Мир набит этой муторной мерзостью и слизкой жалостью до отказа. Бежать из него можно только через крышу тюрьмы.

Сцена из спектакля «Роберто Зукко». Фото: Андрей Кокшаров

Автор словно бы убеждал себя в том, что покинуть этот мир не жалко. А напоследок говорил: «Шоу не должно продолжаться».

Кто-то на прощание записал альбом Innuendo, а кто-то написал пьесу «Роберто Зукко». Хлопнул не дверью, а крышкой гроба. Подсластил смерть. Пропел гимн надругательству.

С таким человечеством, каким оно показано в «Роберто Зукко», не жалко расставаться. Более того, таких людей, какими они выведены в пьесе и спектакле, трудно не убивать. Жалкие: Пожилой господин (Юрий Новохижин), Сестра (Евгения Львова), Мать девчонки (Ирина Смирнова), мерзкие: Сутенёр (Виталий Бисеров), Элегантная дама (Ксения Хромова)… Да ещё этот нелепый недочеловечек-«слюнтяй» – Ребёнок (Максим Плеханов).

Странно, что Зукко не поубивал их всех.

Максима Плеханова надо упомянуть отдельно. Он за последний месяц кого только не сыграл на псковских подмостках: море, корыто, стражу, дом, собаку, петуха, богатыря и вот в «Роберто Зукко», сыграв Ребёнка и Инспектора, «дорос» до роли Шлюхи в мини-юбке и колготках.

Спектакль «Роберто Зукко» пробуждает чувство жалости. Жалости к хорошим и разным артистам. Ко всем без исключения.

Самый нормальный, получается, на сцене – серийный убийца. Он рвётся на свободу. Чем больше он убивает, тем свободнее становится. Санитар дремучего леса. Хозяин тайги.

Все копошатся на земле, а его тянет вверх. Сквозь крышу.

Он упивается свободой. Убивается свободой.

Зукко считает, что все вокруг – потенциальные убийцы. Но он, в отличие от окружающих, якобы талантливее, смелее их всех, потому что свой потенциал реализовывает. Тем он лучше остальных.

Однажды Роберто Зукко, родившийся в Венеции, ненадолго переходит на итальянский язык: «Morte villana, di pietа nemika, di dolor madre antica…» («Грубая смерть вражеского сострадания боли древней матери…»). У Кольтеса в пьесе возникают мотивы «митраистской литургии» из Великого Магического Папируса в интерпретации Карла Юнга… Но это всё экзотические «красивости». Они ничуть не лучше, чем разглагольствования Роберто Зукко, который постоянно норовит отделить себя от человека и бесконечно сравнивает себя с разными животными: «Я, как гиппопотам, погруженный в ил, медленно продвигаюсь вперед, и ничто не может сбить меня с пути или с ритма, раз я так решил», «Грежу о бессмертии краба, жука и слизня», «Я хотел бы переродиться в собаку, чтобы не быть таким несчастным» и, наконец, «Если я иду вперёд, то стремительно, не обращая внимания на препятствия, а раз их не вижу, они отпадают сами собой. Я одинокий и сильный, я носорог».

Не театр, а зоопарк.

Этот «носорог» хочет пробиться рогом туда, где ещё отвратительнее, чем в реальности.

Эпиграф из «Зимней сказки» (той самой, где у Шекспира появляется принц Богемии Флоризель) возник здесь по той причине, что Кольтес когда-то перевёл «Зимнюю сказку» на французский. Но Кольтес – даже отдалённо не Шекспир.

Какие слова скажет убийце мать, на глазах у которой только что пристрелили четырнадцатилетнего сына? У Кольтеса они такие: «Вы как складной нож, который время от времени закрывают и прячут в карман».

Роберто Зукко, этот человек-невидимка, тоже в долгу не останется. В ответ он нагромождает одну метафору за другой. Вся пьеса – это нагромождение метафор.

В какой-то момент преступник выносит человечеству приговор: «Мужчинам требуются женщины, женщинам - мужчины. И никому – любовь».

А вот Роберто Зукко, в отличие от некоторых, любит. Любит убивать.

Зукко, рвущийся к солнцу. Не для того чтобы вернуть людям огонь, а для того чтобы люди горели в адском пламени. Недаром же в конце солнце у Кольтеса сравнивается со «взрывом атомной бомбы».

У Ришара Брюнеля и псковской труппы получилось несколько эффектных мизансцен (за столом, на платформе метро). Очевидно, что французский режиссёр владеет искусством mise en scene – размещения, и не только на сцене. Он оправданно использует всё пространство зала. Но сколько ни созерцай, внутренние пейзажи у героев – уродливые, и с этим ничего поделать нельзя.

Парад уродов получился на славу.

Всегда найдутся те, кто захочет купить недешевый билет в театр – для того чтобы ему в комфортных условиях показали, что «человеческий самец – самое отвратительное животное из всех, что носит земля». «Человеческие самки» немногим лучше.

Человек – это звучит горько. И гадко.

Создатели псковского спектакля прорыли грязный вонючий тоннель, но в его конце – свет, вернее – смерть.

Смерть как избавление от страданий. Хеппи-энд.

* * *

У поклонников этого спектакля всегда найдётся что ответить тем, кто начнёт возмущаться увиденным. Причём ответить цитатами из пьесы Кольтеса «Роберто Зукко»: «Засунь их себе в ж…, свои соображения».

В ответ им могут ответить другой цитатой оттуда же: «Какое же ты всё-таки г…»

Когда заходит речь о постановках псковского драмтеатра, это стандартный уровень дискуссии.

Мозг отравлен. Ум ожесточён. Пора выпускать носорога.